Церковь или, вернее, отдельные Церкви сами стали собственниками, по  всей видимости, уже в самый ранний период христианства, ибо уже св. великомученик Иустин говорит о денежных сборах во время богослужения, поступавших в распоряжение епископа (Just. M., Apol. I, 67.).

Согласно Тертуллиану, христианские общины были организованы в товарищества; несомненно, при этом были установлены также известные членские взносы. Взносы эти, по всей видимости, поступали, хотя и добровольно, но с достаточной регулярностью. С другой стороны, расходы на бедных подвержены были колебаниям; ведь община помогала также приезжим братьям, гонимым за веру, заключенным в тюрьму, отправленным в заточение или осужденным на каторжные работы в рудниках (Tert., Apol. 39.).

Поэтому надо полагать, поступающие взносы не расходовались немедленно целиком, часть их сберегалась на черных день, главным образом на случай гонений. Таким путем, повидимому, возникло первое движимое имущество церкви. Отдельные богачи, вступая в Церковь, дарили ей иногда очень значительные суммы. Так, Тертуллиан сообщает, что Маркион подарил церкви в Риме 200000 сестерций, но получил их обратно при своем исключении из Церкви (Tert., De Praescr. 30.). Из этого видно, что уже тогда было в обычае оставлять часть поступавших в Церковь пожертвований более или менее долгое время нетронутыми.

Такими путями Церковь старалась обеспечить свою собственность. Какую цель преследовала она при этом? Стремилась ли она к экономическому могуществу? Нет. Св. Амвросий категорически указывает на призрение бедных, как на цель церковной собственности. Церковное добро — это добро бедных, как говорит он (Ambr., Ep. 18 ad valent. 16.).

Но даже эта цель не делает в глазах св. Иоанна Златоуста желательной церковную собственность в ее различных видах (собственность на земле и здания, дома, сельскохозяйственные орудия, скот и пр.). Если Церковь не может обойтись без собственности, то вина в этом падает на прихожан, они, а не Церковь, должны были бы обладать всем тем, что составляет теперь церковную собственность, и предоставлять свое имущество к услугам Церк-ви каждый раз, когда является необходимость в этом. Но так как они не желают этого, церк-ви приходится прибегнуть к другому способу. Отсюда вытекает двойное зло: с одной стороны верующие лишаются возможных заработков, с другой — священники вынуждены заниматься делами, которые, собственно говоря, не их обязанность (Chrys., Hom. in Matt. 86, 3.).

Блж. Августин тоже не рад иметь под своим началом много церковного добра; напро-тив, он уверяет, что это ему в тягость. Но имущество, которое уже находится в руках Церкви, следует беречь, ибо — подчеркивает он по адресу донатистов — оно принадлежит бедным. Защищая церковное имущество, епископы стоят за бедных, а не за свою собственную выгоду. Августин сам принимает горячее участие в этой защите. На чем, — спрашивает он, — во-обще покоится право Церкви на владение каким-нибудь определенным имуществом, т.е. земельной собственностью? Оно — говорит святой, — не может покоиться на божественном праве; ибо последнее не знает размежеванных участков, а только одну, заселенную всеми нами землю. Все принадлежит Богу, пред которым нет ни имущих, ни неимущих. Итак, в основе лежит не божественное, а человеческое право; а последнее тождественно с законами императора, ибо Бог дает нам его через посредство царей от мира сего. Уже до Августина св. Амвросий тоже открыто заявил, что церковная собственность покоится на императорском праве (Ambr., Ep. 21 ad Valent., 33.).

Но если богатство считается благом, то позволительно и обладать им, и допустимы, стало быть, легальные формы приобретения, например, наследование. Никто не может быть вопреки своей воле лишен имущества, на которое у него есть законное право. Естественно, что Церковь тоже может владеть материальными благами и подчиняется в данном случае нормам мирского права. Поэтому Августин и смотрит на большое церковное имущество, как на бремя, нo считает своим нравственным долгом заботиться о правильном заведовании им.   ...>>>